О художнике - его современники

Геннадий Приходько

Сейчас уже не помню где, то ли в Солдатском переулке или на улице Рубинштейна, мы появились у него. В дверях нас встретил мощный, высокий человек в фартуке из кожзаменителя, с ремешком на голове, затянутом вокруг длинных густых волос, как у старых  мастеровых, с ржавчиной в усах и бороде. Вид у него был суровый и неприветливый.

Кузьминский сказал, что пришёл с фотографом сделать снимки в процессе создания работ. Михнов, чтобы поскорее от нас отделаться, молча подошёл к железному  цинковому корыту с водой, взял большой белый лист ватмана и, держа его на вытянутых руках перед собою, стал медленно и торжественно опускать в воду. Затем, вынимая, дал стечь воде и бросил лист привычным жестом на толстое витринное стекло. Молча глядел на влажную белизну.

Неожиданно его левая рука потянулась к подоконнику, там стояли банки всех видов из стекла с чистыми колерами, гуашь или темпера, в каждой торчали кисти. Не глядя на банки, он стал выхватывать из них кисти, кидать краску на сырую бумагу.

И вот красочная карусель закружилась, разбегаясь, растекаясь и соединяясь. Правою рукою, гибким и узким мастихином он быстро гонял цветовой сгусток по ватману. Что-то не получалось, и первый лист был яростно разорван и брошен под стол. Так повторялось раза два-три. Наконец, всё сошлось в завораживающей гармонии.

Поражало мастерство исполнения: это была молниеносная импровизация. Я, удивлённый таким действием, успел сделать всего несколько кадров. Михнов проворчал, что не может работать, когда под боком крутится фотограф.

* * *

Нужно сказать, что с работами Е. Михнов тяжело и с трудом расставался, называя их своими детьми. Как только у него появлялись деньги, он старался выкупить работы обратно. Коллекционерам это не очень нравилось. Многие из тех, кто уезжал в те годы в эмиграцию, хотели пробрести его работы, но кончалось тем, что я делал фотографии с них в натуральную величину, и тот, кто очень досаждал просьбами, получал фотокопию на память с автографом.

* * *

В 1975 году в Ленинград приехал крупнейший коллекционер советского андеграунда профессор Нортон Додж из США на международную конференцию музейных работников. Он нашёл меня через художника Михаила Шемякина, жившего уже в Париже и купившего у него работы в свою коллекцию. Я провёл Нортона по мастерским художников, творчество которых любил сам. Первым мы посетили В. Гаврильчика, Нортон приобрёл у него несколько натюрмортов. Затем зашли к Юре Дышленко, он только закончил серию из пяти работ. Додж снова пополнил свою коллекцию. На следующий день поехали в Шувалово к Володе Овчинникову. Володя показал несколько работ из цикла «Детские игры», «Баня» и другие. В коллекции Доджа появился Овчинников. К Михнову, зная его отношение к иностранным гостям, идти поостерегся. Время было жандармское, все понемногу боялись таких встреч, и Михнов тоже.

Женя Рухин был в то время в Питере самый яркий художник, и внешне, и по таланту. И самый, как сейчас говорят, «крутой» нонконформист, рассказал при встрече с Нортоном о Михнове, но зная непростой и своенравный характер последнего, позвонил мне и попросил содействия их встрече.

Звоню Михнову, после долгих уговоров с неохотой соглашается. Едем с Нортоном к нему на Карповку в такси. Не помню, кто открыл нам дверь в коммуналку с высокими потолками. В коридоре рядом с дверью его комнаты висели ранние большие холсты, сделанные в реалистической манере: «Игра в шахматы», «Натюрморт с кувшином» и другие. Проходим в две смежные комнаты, увешанные сверху до низу работами, среди которых выделялись «Троица», «Улыбка Будды», нитроэмали «Бабочка», «Голгофа», огромная работа маслом на ДВП «Бездна» (сейчас она находится в Русском музее), серия горельефов, сделанных в 1960-1961 годах, работы на бумаге квадратного формата, выполненные мастихином, графика и т.д. Нортон Додж долго созерцал весь этот великолепный мир художника, представший перед ним, и было видно, как его поразила и взволновала эта встреча с настоящим прекрасным.

Мать Михнова, Валентина Александровна, знавшая английский язык, переводила их беседу. Гость Михнову понравился, что бывало крайне редко, и он стал показывать ему из папок серии работ тушью, карандашом, фломастером, соусом, акварелью, гуашью, цикла работ «Незадуманные образы» и т.д. Михнов всегда нуждался в умном собеседнике, с которым можно было поговорить, и тогда он открывался своими работами перед ним. Так было с коллекционером Гариком Басмаджаном из Парижа, собирателем русской живописи. В его собрании были Репин, Шишкин, Левитан, Архипов, Коровин, Головин, Григорьев, Сибирякова и др. Их беседа длилась часов пять. Басмаджану понравились небольшие работы, сделанные тушью, и Михнов подарил ему несколько листов, которые Басмаджан сам выбрал.

В 1990 году я был в Париже и на аукционе «Drouot» видел, как уходила коллекция Гарика Басмаджана, а вместе с ней и «туши» Михнова. Работы были выставлены на продажу вдовой после его трагической смерти в России, где его ограбили и убили.

Нортон Додж увез в Америку работы Михнова, сделал несколько выставок в культурных центрах при университетах, в галереях, издал каталог при поддержке деятелей русской культуры, не по своей воле оказавшихся за пределами России: В. Максимова, К. Кузьминского, М. Шемякина, А. Глезера и др.

Михнов с большим трудом соглашался принимать участие в каких-либо совместных выставках. Юрию Дышленко (умер в Нью-Йорке в 1995 году) однажды удалось заручиться его согласием - и то потому, что они вместе учились у Н. Акимова. Выставка состоялась в ДК им. С.Орджоникидзе в ноябре 1976 года. Экспозиция удалась, всё в ней было мощно и свежо. Участвовали Леонид Борисов, Анатолий Васильев, Юрий Дышленко, Игорь Захаров-Росс, Евгений Михнов, Анатолий Путилин. Администрация не разрешила развешивать работы на стенах зала. Художники нашли выход – купили штативы и пюпитры для нот и разместили на них свои картины. Это уже был необычный жест: живопись-музыка, музыка-живопись.

* * *

В начале зимы 1978 года, после обращения Михнова в Управление культуры города, ему разрешили персональную выставку в ДК им. Дзержинского всего на десять дней. Он отобрал работы, я их сфотографировал со списком названий для самодельного каталога, который мы хотели изготовить, сделал с десяток пригласительных билетов фотоспособом по рисунку художника. Также автору разрешили сделать шесть больших рукописных афиш (до сих пор не могу понять, почему именно шесть) и развесить их только в районе проведения выставки.

Перед открытием пришла идеологическая комиссия из Комитета по культуре, долго рассматривала работы, ища что-нибудь «зашифрованное». Задача была трудная, так как все работы были беспредметные, абстрактные. Несмотря на это они всё же сняли две подозрительных картины. Что они в них нашли, неизвестно. Теперь это кажется таким абсурдом, то тогда всё было серьезно.

На выставку с каждым днём приходило всё больше и больше людей, образовывалась очередь. По просьбе Михнова я пошёл фотографировать эту очередь, поставил свой «Салют» на штатив, так как был уже вечерний свет. Видимо, это кого-то обеспокоило. Ко мне подошли вежливые молодые мужчины с просьбой пройти в ДК и показать документы. Там они попросили вынуть пленку из фотоаппарата и отдать им, поблагодарили и сказали, что я свободен.

Выставка была настоящим большим культурным событием в жизни города. К вечеру зал уже был забит посетителями. На эстраду, где на штативах висели его графические листы, чёрно-белые «туши», выходили те, кто хотел выразить свое восхищение увиденным, прочитать стихи.

Я пригласил на выставку музыкантов, с которыми дружил: Ваню Шумилова со своим ансамблем музыки барокко, Олега Худякова (блок-флейта), Сашу Райкова (лютня), Ваня играл на крумхорне. Они каждый день исполняли на выставке музыку ренессанса и барокко. После окончания выставки директору ДК поставили в вину, что он разрешил играть «еврейскую музыку», и за это уволили.

* * *

В начале 1980-х В. Овчинников уговорил его участвовать в выставке во Дворце молодежи на Петроградской стороне. Там выставлялись многие художники. В один из дней мы с Михновым посетили экспозицию. На мой вопрос, что он может сказать о работах, представленных здесь, он ответил, что все это никакого отношения к живописи не имеет, отметив, правда, Геннадия Устюгова, и что он сожалеет об участии в ней.

* * *

Осенью 1987 года, когда начался бум современной русской живописи, в основном, нонконформистской, после аукциона «Sotheby’s», прошедшего в Москве, Женя позвонил мне и сказал: «Меня одолевают галерейщики из разных стран, предлагают и обещают выставки, и я не знаю, что делать». Учитывая состояние его здоровья, я посоветовал ему выбрать Финляндию. Так у него появился владелец галереи «Hagelstamp» из Хельсинки, самой старой галереи в стране. Открытие выставки было намечено на начало ноября 1988 года. Уже был готов загранпаспорт, через магазин ЛОСХа и через его худсовет были оформлены к вывозу работы, уплачена оценочная стоимость, и работы отправлены в Хельсинки.

Я приехал 2 октября, чтобы помочь ему с отъездом. Он лежал и сказал, что нужно вызвать «скорую», что он задыхается. Я вызвал «скорую» и позвонил представителю галереи, который должен был его сопровождать, в гостиницу. Приехали галерейщик и «скорая». Врач, считая пульс, сказал, что он умирает, отказался везти в больницу, сказав: «Скорая» покойников не возит». Человек из галереи дал врачу некую сумму в финских марках, пришли санитары с носилками.

С дивана, из-под одеяла беру Михнова на руки. Голое тело, иссушенное алкоголем и болезнью, ничего не весит. Несу в соседнюю комнату одеть. Красивые кисти рук с длинными пальцами безвольно волочатся по полу, и только слышу шёпот с хрипом: «Спаси мои работы, спаси мои работы, спаси мои работы…» Кладем на носилки, по лестнице с четвертого этажа несём. В «скорой» Михнов держит мёртвой хваткой мою руку и шепчет те же слова: «Спаси мои работы». В больнице перекладываем его на кафельный стол. Наши руки опять вместе. Его рука холодеет, жизнь уходит. Умер Е. Михнов 2 октября 1988 года в середине дня. Осенний день был солнечный.